Наследник из Калькутты

Здесь же покоится его дед, Александр Александрович Штильмарк, канцлер и драгоман (заведующий канцелярией) немецкого посольства в Москве. Мать писателя — Мария Оскарововна Штильмарк. Отец же его Александр-Бруно Александрович, химик, профессор университета, находится здесь условно. Его, участника Брусиловского прорыва, человека, беззаветно любившего Россию, в 1938 арестовали по ложному обвинению и приговорили к десяти годам без права переписки. В те годы такой приговор означал только одно — расстрел. Когда были открыты архивные документы НКВД, мы узнали, что Бруно Александрович был расстрелян на Бутовском расстрельном полигоне под Москвой через два месяца после ареста. Семье же говорили, что он умер от сердечного приступа в Казахстане в 1943 году. Поэтому на памятнике значится этот год.
Когда хоронили Марию Оскарововну, к ней в могилу положили его носовой платок и записную книжку. После открытия на Бутовском расстрельном полигоне мемориала, мой отец и его тетушка Вера Александровна поехали туда и взяли с расстрельных рвов немного земли, политой кровью невинно убиенных. В том числе, и кровью моего прадеда. Земля эта была перевезена на Введенское кладбище и с молитвой опушена в семейную могилу.
Я родился через два года после смерти деда, но благодаря рассказам отца, Дмитрия Робертовича, и бабушки, Маргариты Дмитриевны Савеловой-Штильмарк, а также принятому в семье уважению и любви к семейным легендам и традициям «Дедушка Робушка» для меня живой и любимый человек.
Он родился в Москве в семье московских немцев. Когда-то в древности род Штильмарков вышел из Скандинавии, где фамилия звучала как Стильмарк. И пройдя через Германию, где «С» изменилось на «Ш» (в немецком S перед t читается, как Ш), при государе Алексее Михайловиче семья обосновалась в Москве.
Детство у «Робушки» было интересным, но очень непростым. Мария Оскарововна считала, что все беды от праздности, поэтому с ранних лет у него был только один час личного времени. В этот час он мог заниматься, чем хотел — гулять с мальчишками, играть с младшей сестрой в детской или в раскрашенных оловянных солдатиков на большом обеденном столе в столовой, а если повезет, то запустить модель паровоза с кузеном Максом Столяровым, сыном банкира и фабриканта.
Остальное время мальчик должен был быть занят, например, языками — русским, немецким, французским и польским, математикой, литературой, историей, географией. Родители рано заметили его способности к литературе и заставляли его писать сочинения. Несколько раз в неделю. Однако когда подросший Роберт заговорил о профессии литератора, родители высказались резко отрицательно. Писательство как основное занятие в жизни неприлично. Порядочный человек должен быть ученым, инженером, юристом, строителем, военным или чиновником. «Писульки» же хороши только для развлечения. Равно, как и занятия другими искусствами: «Вот Бруно Александрович, подумай, какой у него баритон прекрасный! В дрезденскую оперу приглашали. Однако не польстился на мишурный блеск мимолетной славы. Теперь химик, главный инженер. В войну офицером был. Потом студентов учить будет. А пение — в часы досуга и на салонных вечеринках».

Занятие для порядочного человека
По окончании Московской Петропавловской гимназии для мальчиков, где все предметы (кроме русского языка и литературы) велись на немецком языке, втайне от родителей, он поступил в литературный институт. Экзамены у него принимал сам Брюсов. Валерий Яковлевич спросил Роберта, читал ли тот Пушкина, и на какой реке стоит село Михайловское. Пушкина в семье читали и любили, но Роберт, готовясь к институту летом 1925 года, больше читал Маркса и потому замешкался. Кто-то из преподавателей подсказал: «На бреге…» … «Сороти глубокой», — подхватил Роберт. «Я вижу, Вы Пушкина читали. Беру Вас в мой институт».
Дома радостное известие о поступлении встретили, мягко говоря, сдержанно. «Ты стал самостоятельным? Ты вырос? — спросила Мария Оскаровна — Значит, мы стали старые и ты должен нас кормить. На завтрак и обед у нас еще хватит сил и средств, а завтрашний ужин должен купить ты».
На следующий день мой дед поступил кочегаром на Богородскую узкоколейную железную дорогу. Богородск (ныне Ногинск) находится в 50 верстах от Москвы.
Рано утром, почти ночью, на паровике в Богородск, там тяжелая, пыльная и жаркая работа возле паровозной топки, после обратно в Москву на лекции в институте, вечером поэтический кружок. Так почти год.
Наконец, Бруно Александрович, поняв, что мальчик скорее умрет, чем отступится, уговорил его перейти мастером цеха на текстильную фабрику в Сокольниках, где сам был главным инженером. Вплоть до окончания института Роберт работал там, в красильном цехе. В двадцать, будучи мастером уже трех красильных цехов, работая внештатным корреспондентом в нескольких редакциях, взял на фабрике отпуск, а в редакциях задание на серию очерков о Волге и о горном Кавказе. Планировал спуститься на пароходе от Нижнего Новгорода вниз до Астрахани, там по Каспию до Махачкалы, оттуда к предгорьям Казбека, где должен был соединиться с группой грузинских альпинистов, готовых к восхождению на Казбек.
Вышло иначе. В Астрахань Роберт прибыл уже женатым человеком. От восхождения отказался. Евгения Дмитриевна Плетнер-Белаго была женщиной невероятной красоты, глубочайшего ума и таланта. Дипломат, журналист, японовед, при этом натура страстная и романтическая, она мгновенно покорила сердце Роберта Александровича. И сама, хоть и была значительно старше Роберта, увидела в нем человека взрослого, духовно близкого и любила его без памяти.
По возвращении Роберт оставил работу на фабрике и поступил штатным корреспондентом в ТАСС (Телеграфное агентство Советского Союза). Работал в газете «Известия». Одновременно, благодаря знанию языков, служил в ВОКСе (Всесоюзное общество культурных связей с заграницей) референтом по Скандинавским странам. Изучил датский и норвежский.
В 1931 году у них родился сын Феликс. На следующий год вышла его первая книга «Осушение моря». Это серия очерков о Голландии. Тогда же был призван в армию, где получил военную профессию геодезиста и топографа, что в последствии очень ему помогло в жизни. С 1937 года преподавал иностранные языки в Военной академии им. Куйбышева.

Живой или мертвый
С началом войны ушел на фронт. Служил в Гатчинской дивизии помощником командира разведроты на Ленинградском фронте. Бывал в рукопашных схватках, ходил в тыл к противнику, добывал «языков». Награжден Орденом Отечественной войны 1- ой степени, Орденом Красной звезды, медалями «За отвагу» и «За оборону Ленинграда». Был трижды ранен и дважды контужен.
В 1942 Евгения Дмитриевна получила похоронку: «Штильмарк Роберт Александрович пал смертью храбрых в боях за Родину». Она не поверила. Знала, сердцем чувствовала, что жив. Через два месяца после похоронки пришло письмо из госпиталя. Его, действительно, сочли убитым. Тяжело раненого в ногу разрывной пулей, Роберта волокли два санитара. На фоне жухлой болотной травы, торчащей из снега, белые маскхалаты скорее служили мишенью, нежели маскировкой. Было видно, как финны устанавливали миномет. Группа была вынуждена залечь. Лейтенанта Штильмарка уложили на болотную кочку. Первая мина — 50 метров перелет, но направление верное. Рядом с лицом несколько ягод клюквы. Очень хотелось пить. Божественный вкус примороженных ягод. Вторая мина — 25 метров недолет. Боевой офицер прекрасно понимал, что такое пристрелка. «Конец», — это была последняя мысль, прежде чем мир кончился.
Очнулся он через два месяца в тылу, в госпитале. Оба санитара, что тащили его, были убиты взрывом. Самого же Роберта перебросило взрывной волной через ручей Серебряный.
После боя другая группа санитаров подбирала убитых и раненых. Лейтенант не подавал признаков жизни. Документы его были переданы в штаб, а тело понесли к братской могиле. По дороге он застонал, был отправлен в медсанчасть, а оттуда в госпиталь по «Дороге жизни».
После госпиталя, в конце 42-го года, старший лейтенант Штильмарк был направлен в Ташкент. В Ташкентском пехотном училище преподавал курсантам геодезию и топографию. Там же в эвакуации находилась Евгения Дмитриевна и сын Феликс. В 43-м был переведен в Москву, преподавать на курсах «Выстрел».
В 44-м, отличившись при сдаче экзаменов в полевых условиях, получил звание капитана и назначение на работу в Генеральный штаб, в редакционно-издательский отдел. Под руководством генерала Кудрявцева им была подготовлена и написана книга «Глубокоэшелонированный прорыв обороны противника». После одобрения книги И. Сталиным (Верховный Главнокомандующий просматривал лично все книги такого содержания), книга была издана и засекречена.
В этом же году от сердечной недостаточности умерла Евгения Дмитриевна. Он еще больше погрузился в работу. По 16—18 часов, иногда и больше. Бесконечные сводки, карты, уточнение линии фронта, редактура и корректура оперативной информации, переводы с нескольких языков и огромная ответственность, ведь ошибки были недопустимы и не прощались.

Перевоспитанники Сталина
Ошибок не было. Была немецкая фамилия и злая воля. Второго апреля 1945 года, накануне дня рождения, он был арестован по обвинению в антисоветской агитации. Донос написала Вера Яковлевна, которая к этому времени стала его второй женой. Так началась новая страница его жизни — страшная и скорбная.
Его доставили сначала на Лубянку, во внутреннюю тюрьму. Лишили погон, портупеи, всех знаков отличия и даже пуговиц и хлястиков на всей одежде.

Оставив щи нетронутыми в чашке,
Уставясь тупо в щели потолка,
Не мог забыть, как звездочку с фуражки
Срывала равнодушная рука…

…Вот он сидит, в каком-то среднем чине,
Тот, кто всю жизнь мою положит на весы…
И, кажется, что замерли отныне
За обшлагом его трофейные часы.
Его медалькам не грозили пули!
Он кровь мою на грудь себе надел!
И в кресле он сидит… не потому ли,
Что никогда в окопе не сидел!..
(из стихотворенья Р. А. Штильмарка)

«Унизить до потери человеческого достоинства… Напугать… Внушить новичку сознание его вины и неотвратимости неизбежной кары. Парализовать волю к борьбе. Создать ощущение обреченности, полной безнадежности любых видов протеста и сопротивления. Таков внутренний смысл тех манипуляций и процессов, что сопровождают на Лубянке прием каждого нового арестанта с воли». («Горсть света». Р. Штильмарк).
Через несколько дней его перевели в Лефортовскую тюрьму. Пошло следствие со всеми «положенными» в то время зверствами. С чудовищным психологическим давлением, пыткой бессонницей, запугиванием, передергиванием сказанного и ударами сзади сапогом по щиколотке. После трех месяцев истязаний он был вызван из камеры «с вещами». После долгого ожидания в одиночном боксе, привели в полупустую комнату, где ему прочитали вслух приговор:
«…Особое совещание постановило: Штильмарка Роберта Александровича 1909 г.р. беспартийного… звание… должность… за клеветнические высказывания о советской действительности… согласно ст. 58-10, часть II УК РСФСР подвергнуть заключению в исправительно-трудовых лагерях сроком на 10 лет, с конфискацией имущества…»
Он даже не очень удивился. Было очевидно, что страна вступает в новую полосу террора и массовых гонений.
Дальше пошли этапы и лагеря. Сначала подмосковные — Ховрино и Гучково. Туда к отцу иногда приезжал четырнадцатилетний Феликс. Оставшись беспризорным (Вера после ареста быстро развелась и практически выгнала Феликса из дома, всячески препятствовала их переписке), мальчик скитался, жил впроголодь. Чтобы хоть чем-то порадовать папу, он собирал по электричкам окурки, вытряхивал их в кулечек из обрывка газеты и табак этот вез, как гостинец. В условиях лагеря и такое подношение было серьезной помощью.
Бесчеловечная сталинская машина перемалывала всех попавших туда людей, специалистов самых разных областей: пекарей, поэтов, химиков, строителей, железнодорожников, артистов, военных, портных, музыкантов, инженеров, авиаконструкторов, переводчиков и т.д. и т.д. — в ГУЛАГовских работяг. Подневольный рабский труд должен был, по мнению сталинских «воспитателей», исправить «закоренелых преступников» и превратить их в активных строителей коммунизма. Кем только не пришлось работать з/к Штильмарку. Таскать бревна, грузить баржи, вытаскивать готовый кирпич после обжига, на том же кирпичном заводе в Гучково быть заведующим лабораторией. В Ховрино, в лагере, где в числе заключенных содержались и пленные немецкие специалисты, пригнанные для обслуживания трофейных немецких заводов, ему повезло: работал переводчиком и технологом.

Русские сезоны в ГУЛАГе
В 1947-м всю 58-ю стали загонять подальше от Москвы. Штильмарку выпал страшный лагерь в поселке Абезь в Коми. Строительство железной дороги на Салехард (достроена не была), прозванной мертвой. Тут отбывал срок и умер историк и богослов Лев Карсавин. Еврейский поэт Галкин. Муж Ахматовой Пунин. И другие интеллектуалы. Тут Штильмарк повстречался с Шерешевским, вместе отбыли два года. Вместе пришлось, стоя по колено в воде, вытаскивать из реки сплавляемый лес. Господь, однако, хранил его. Нужны были переводы статей западных ученых о строительстве железных дорог в условиях вечной мерзлоты. З/к Штильмарк был назначен переводчиком технической литературы и зав. библиотекой. Так прошли два года. Одновременно работал в местном ансамбле КВО (культурно-воспитательный отдел). Состав ансамбля зеков был настолько силен, что их силами был создан настоящий профессиональный театр. Даже два: музыкальной комедии и драматический. В труппу входили такие яркие таланты, как Леонид Оболенский — актер, сценарист и кинорежиссер, Всеволод Топилин — пианист, концертмейстер скрипача Ойстраха, главный дирижер Одесского оперного театра Чернятинский, зам. главного художника Мариинского и Александринского театров Дмитрий Зеленков, певица Дора Петрова и многие, многие другие таланты.
Вскоре труппу музыкального театра перевели в город Игарка. С ней прибыл туда и Роберт Александрович. Там были поставлены и блестяще сыграны такие спектакли, как «Холопка», «Раскинулось море широко», «Цыганский барон», «Двенадцать месяцев», «Наталка Полтавка». Деду выпала роль заведующего репертуарно-литературной частью, вместе с функциями дежурного режиссера, администратора, чтеца, лектора и конферансье. Перед спектаклями часто приходилось выступать с пояснениями, если шли отрывки из «Лебединого», «Русалки» или венских оперетт.
Он выходил на авансцену перед занавесом, видел перед собой уже затемненный зал с голубыми лампочками запасных выходов, обращался к плотным, до тесноты заполненным публикой рядам и воистину забывал в эти минуты, пока рассказывал о Пушкине, Толстом или Даргомыжском, какая пропасть отделяла его, бесправного зека, от сидящих в зале.
Подчас это столкновение противоречивых эмоций — творческой радости и человеческой униженности — достигало трагической остроты и вело к полным срывам.
«…Когда публика, потрясенная красотой декораций к пьесе «Раскинулось море широко», устроила талантливому художнику-ленинградцу десятиминутную овацию, выкрикивая его имя, известное стране, а тупица из Политотдела запретил ему выйти и поклониться со сцены, чаша долготерпения этого выдающегося мастера переполнилась, и он повесился в служебной уборной».. ( Р. Штильмарк. «Горсть света»).
Днем люди работали в здании театра, а вечером их, под усиленным конвоем, отправляли в зону. Иногда среди ночи всех поднимали на разгрузку угля. А слава театра ширилась и росла. Когда была доведена до генеральной репетиции «Сильва», на этой именно работе, Политотдел закрыл театр как излишнюю роскошь. Заключенного Штильмарка отправили в Ермаково, в дальнюю «колонну N33». На лесоповал.

К берегу Африки
С этого момента начинается цепь событий удивительных, повлиявших на всю дальнейшую писательскую судьбу моего деда. История эта после перестройки получила широкую известность не только у нас в стране, обросла слухами и нелепыми домыслами.
А случилось вот что. Был в колонне почти всесильный зек-нарядчик по фамилии Василевский. Василий Павлович. Из уголовных. Имел большой (и не первый) срок. Тяготел к литературе. И был донельзя взволнован гулявшей по лагерям легендой о судьбе писателя Василия Ажаева и его романа «Далеко от Москвы». Мол, если зек напишет книгу, которая понравится Сталину, выпустят на волю.
Василевский пытался сочинять, но дело забуксовало. Не хватало грамоты. И еще много чего. И пришло ему на ум использовать для своей цели ссыльного литератора Штильмарка. Снял его с общих работ. Назначил дезинсектором. Устроил на чердаке лагерной бани тайный закуток. Обеспечил (с огромными хлопотами) письменными принадлежностями. Бумагу ему сбросили с самолета! Сносно кормил: иногда перепадало даже премблюдо (премиальное): пончики, которые в лагере замешивали из американской штукатурки, частично произведенной из пшеничной муки.
Условия были такие: Штильмарк пишет приключенческий роман Василевского, действие происходит, упаси Бог, не в наши дни и не в СССР, изображать надо «настоящий страх, к примеру, ежели ночью встретишь льва, и что-то очень трогательное, к примеру, когда у матери ребеночка крадут». Чтоб растрогать товарища Сталина, который был в ссылке в свое время в этих же местах. Ну, совсем рядом.
Роберт Александрович пишет об этом в письмах к сыну Феликсу: «Поселился в бане, еще больной, начал 17 мая. Придумал «концепцию», начал я писать часов по шесть в день, потом по двенадцать, потом доходил до двадцати. Не буду рассказывать, какие дикие были трудности, как постепенно я полюбил это незаконное детище, как в той избушке рождались главы об Италии, об Африке, об Америке…
Я вставал под утро, затоплял в своем «бунгало» железную печурку, бухал туда банку солярки, «густо» одевал ноги (пол всегда мерзлый), зажигал три лампы, одну со стеклом из литровой банки, другую без стекла и одну коптилку для прикуривания. Отрегулировав эти три светильника, я брал листки почтовой бумаги, и… исчезали бревенчатые закопченные стены хижины, они сменялись синими волнами океана, палубой брига «Орион», морскими сражениями, придворными балами и бизоньими охотами».
При всех неимоверных тяготах того периода все-таки объективные условия способствовали творчеству. Колонна перекочевала на новое место, а он остался в своей баньке-бунгало в качестве сторожа склада горюче-смазочных материалов. Он был там совсем один, относительно обеспеченный пропитанием (хотя и очень скудным) и даже куревом. Такое полное одиночество и сосредоточение позволило ему в довольно короткий срок раскрутить спираль сюжета, дав полную волю своей буйной фантазии, причем приходилось держать в голове тысячи, если не десятки тысячи имен, дат, исторических событий — без единого справочника.
«Бессонница меня мучает со времен работы над «Наследником». Слишком привык я работать моментами, писать урывками, вскакивать, чтобы записать мысль или найти выход из безвыходной ситуации. Так во сне я увидел слово «Бультон» — зеленой краской на кирпичной стене и, обрадовавшись, заставил себя проснуться и записать слово, как название выдуманного мною города. Может быть, тебе удастся прочесть эту эпопею, рожденную неволей, тоской, странной прихотью графомана-сидельца, необходимостью про запас «заготовлять» авантюрные ситуации и иероглифами смеяться над собой и над судьбой».
«…У меня не было ничего, кроме папирос, чернил и тоски: поэтому, что бы написать, мне нужно было вызвать в сознании образ, картину. Когда я ее вызывал, я старался ее запечатлеть на бумаге. Многое происходило не так, как я хотел: это от меня не зависело. Герои действовали перед моими глазами по-своему, а я это фиксировал, как умел…
Это все-таки удивительное чувство: родить героя и сделать его конкретным для других людей».
«В конечном итоге, 15 июня 1951 года, через год и два месяца, трехтомный роман был готов и получил название «Наследник из Калькутты». Я хохотал до слез над этим титулом. Но когда рукопись, идеально переписанная бухгалтером-зеком, была переплетена в три шелковых переплета, снабжена самодельной картой, виньетками, схемой морского боя и хорошо вычерченными титульными листами, все это приобрело импозантный вид…».
Василий Павлович получил от своих приятелей совет — не выступать в качестве единоличного автора («Не сумеешь ты, друг, отстоять свое авторство», — так сказали ему его консультанты). И вот, на обложке «Наследника» Василевский неохотно приписал чернилами вторую фамилию — Р. Штильмарк.

Роман-уникум
Дальнейшие события сложились не так, как планировал Василевский. Жизнь развела его со Штильмарком, а рукопись «Наследника» конфисковала охрана. После смерти Сталина Штильмарк, будучи ссыльнопоселенцем в Маклакове на Енисее, получил от Василевского письмо: тот сообщал, что роман, по его догадке, в Москве, в Главном управлении лагерей, как он изящно выразился, «в руках капризной дамы улыбается ей безумными глазами». Так и было. На площади Маяковского, в здании «Пекина», вход со двора, в культурно-воспитательном отделе ГУЛАГа, нашел и, по доверенности Василевского и Штильмарка, получил роман Феликс Штильмарк. Как писал отец сыну, «роман-уникум, созданный при коптилке из солярки, без листочка шпаргалки, без взгляда на карту или в книжку». И затем цитировал стихи Гумилева: «Моим рожденные словом/ Гиганты пили вино / Всю ночь — и было багровым,/ И страшным было оно».
Три искомых заветных тома Феликс понес своему благодетелю и покровителю, доценту МГУ Александру Николаевичу Дружинину. Выслушав всю историю, он стал звонить писателю-фантасту Ивану Антоновичу Ефремову, с которым был близко знаком. Феликсу был дан адрес. Не без робости вручив хозяину первый том, он спросил, когда можно принести следующий. «Как, это еще не все? — ужаснулся писатель. — Ну, позвоните в конце месяца».
Однако не прошло и недели, как его разыскал Дружинин, с тем, что Ефремов срочно требует встречи. «Куда вы пропали! — закричал Иван Антонович — Несите скорее продолжение». Позже выяснилось, что первым читателем был не он сам, а его сынишка. Первый же том прерывался на самом интригующем месте. Понятно его нетерпение.
Зато Ефремов взял на себя роль первого рецензента «Наследника» и представил его Детгизу (Детское государственное издательство). Вопрос об издании книги решался трудно. Но, в конце концов, «Наследник» вышел в свет без значительных сокращений.
Первые издания печатались под двумя фамилиями. По мнению Феликса, отец хотел таким образом все-таки отблагодарить Василевского, «которому причитается все же не одна черная краска», и, как писал позже, «не хотел осложнять судьбу романа раскрытием подлинного лица своего мнимого соавтора». Поделили и гонорар... Однако это положение было нетерпимым, нелепым. В 1959 году суд Куйбышевского района Москвы рассмотрел обращение по поводу соавторства. На суде Василевский именовал себя соавтором потому, что спас жизнь автору, Штильмарк подтверждал это. Суд, стараясь примирить стороны, вынес соломоново решение — по заключенному соглашению Василевский продолжал иметь право на некоторую часть гонорара, но соавтором больше не считался.

Горсть света
Дед уже не сворачивал с писательского пути.
В 1962 году в издательстве «Мысль» вышла книга «Повесть о страннике российском» (о купце-путешественнике Василии Баранщикове), с предисловием академика Н. И. Конрада.
Много сил потратил он на большую книгу о русских городах и памятниках архитектуры «Образы России» («Молодая гвардия» 1967 год). «Образы» дед считал своей большой творческой удачей. К тому времени он был уже членом Союза писателей, много ездил по стране со своим фотоаппаратом, делал снимки для «Образов», встречался с людьми. Ратовал за сохранение памятников старины и природы, за чистоту родного языка.
Дальше выходят «Пассажир последнего рейса» (1974), «Звонкий колокол России» (1976 г., о Герцене), «За Москвой-рекой» (1983 г., о драматурге Островском).
С зимы 1970 года по весну 1981 он пишет «в стол» роман-исповедь «Горсть света». Зная, что вещь не может быть напечатана, тем не менее, считал ее своей главной книгой и работал над ней одиннадцать лет без какой-либо надежды, что она увидит свет.
Через два месяца после смерти писателя, рукопись «Горсти» была изъята органами КГБ. Обыск проходил одновременно в девяти местах, где были перепечатанные экземпляры книги. Единственный экземпляр удалось сохранить моему отцу, Дмитрию Робертовичу. Он, предвидя такую опасность, спрятал рукопись в доме у своего друга Сергея Хомякова, внука генерала КГБ. Там никому в голову не пришло ее искать. Именно по этому экземпляру, сохраненному в целости дядей Сережей, «Горсть света» в 2001 году издана в издательстве «Терра».
Я рассказал о деде ничтожно мало. Он был человеком незаурядным, сильным и необыкновенно талантливым. Родившись в лютеранской семье, более тяготел к православию. Тем более, что его отец воевал с немцами в Первую мировая, а мальчик должен был молиться о победе на языке врага…Шести лет от роду он попросил родителей разрешить ему пройти таинство крещения по православному обряду, что и было сделано в Решемской церкви (что впоследствии спасло его от национальной ссылки). Больше всего на свете он любил Россию. Русское ансамблевое зодчество, русскую историю и русскую литературу. И знал их как никто другой. И передавал эти знания и любовь неравнодушным людям. Считал это своим долгом и радостной обязанностью.
Еще в Сибири, когда был бесконвойным зеком, он познакомился с Савеловой Маргаритой Дмитриевной (моей бабушкой), которая была в тех краях с филологической экспедицией. Встреча была судьбоносной. Маргарита Дмитриевна должна была выбирать между аспирантурой и преподавательской работой в институте, с одной стороны, и браком со ссыльнокаторжным, с другой. Результатом выбора стали Елена, Александр и Дмитрий (мой отец). Счастливо и многотрудно сложилась и судьба Феликса. В самые тяжелые годы помогли ему друзья его матери — профессор Дружинин и академик Конрад. Они устроили его на работу в Зоологический музей, где он работал лаборантом. В дальнейшем Феликс окончил Охотоведческий факультет Сельскохозяйственной академии и стал известным экологом, открыл более двадцати заповедников в Советском Союзе. И только мы, близкие ему люди, знаем, что каждый заповедник стоил ему инфаркта. Сердце его было совершенно истерзано советской бюрократической системой.

Умер наш дед по дороге на лекцию. Ехал рассказывать студентам о русской культуре. Он верил, что русскому народу как бы свыше достались в удел три великих дарования: живое чувство Божества во всех щедротах родной природы; талант воплощать это чувство в зодчестве и музыке; да еще дарован нам бездонный, неисчерпаемый по художественным возможностям язык, призванный служить не одной России, но и всему человечеству в произведениях русской музы. А еще он верил, что опыт человеческого страдания не остается бесплодным для России.

Фото: Татьяна Китаева
и семейный архив автора