La Femme... Женщины Альфонса Мухи и фантазии Ар-Нуво

«Живопись испытала дыхание свежего ветра», — так охарактери­зовал ар-нуво французский поэт Теофиль Готье. Рушились академи­ческие нормы, громко спорили ис­кусствоведы, в моду входили вос­точные и, особенно, японские мо­тивы. Художники отказывались от прямых линий, культивировалась флора и фауна. На полотнах цвели лилии, нарциссы и орхидеи, порхали бабочки и стрекозы. Сюжет на­зывался la femme, героиней ар-нуво стала женщина.

Перед Рождеством 1894 года бедный чешский эмигрант в Париже — Альфонс Муха, получил заказ на создание афиши к спекта­клю «Жисмонда» театра «Ренессанс», которым владела блистательная ак­триса Сара Бернар. Муха изобразил Бернар, игравшую в «Жисмонде» главную роль, на необычном по форме плакате — длинном и узком, осанке актрисы придал царствен­ность, распущенные волосы укра­сил венком из цветов, в тонкую руку вложил пальмовую ветвь, взгляду придал томность, всю фигуру пропи­тал нежностью и негой. Ничего по­добного до Мухи никто не делал. До «Жисмонды» в арсенале Сары Бернар был всего один достойный внимание плакат, выполненный швейцарским декоратором Грассетом — «Жанна д’Арк». Но плакат «Жисмонда» был гораздо интереснее. Чтобы запо­лучить его, коллекционеры под­купали расклейщиков плакатов или срезали «Жисмонду» ночью с заборов. Неудивительно, что ак­триса пожелала познакомиться с автором и заключила с ним кон­тракт о сотрудничестве. В театре Бернар Муха работал шесть лет. За это время создал с изображением Сары Бернар плакаты «Дама с ка­мелиями», «Медея», «Самаритянка», «Гамлет», «Лорензачио», ставшие по­пулярными не меньше «Жисмонды». Придумывал эскизы театральных костюмов, ювелирных украшений, оформлял сцену и даже принимал участие в режиссуре.

В конце девятнадцатого века не было ни кино, ни телевидения, те­атр был без преувеличения всем. Публика жаждала зрелищ и отправ­лялась за ними в театр. Театр был эпицентром светской жизни, о теа­тре беседовали и спорили в сало­нах, в театре дамы демонстрирова­ли новые туалеты и драгоценности, мужчины демонстрировали дам, театр был пищей для вдохновения и сплетен. В газетах много писали о Саре Бернар, в том числе, конечно, и о ее личной жизни. Писать было о чем — почвой для творчества явились многочисленные романы актрисы, Сара Бернар влюбляла в себя толпы мужчин. Не оставили без внимания репортеры и пригретого Бернар бедного чешского художни­ка. Одно имя Мухи давало повод для размышлений: Альфонс — мужчина на содержании у женщины. После заключения контракта с Сарой Бернар на Муху посыпались заказы, он при­обрел просторную мастерскую, стал желанным гостем в высшем свете, куда нередко являлся в расшитой косоворотке, подпоясанный куша­ком, у Мухи появилась возможность устраивать персональные выстав­ки. Из письма Сары Бернар Мухе перед его первой выставкой в 1897 году: «Дорогой Муха, просите меня, чтобы я Вас представила обществу. Послушайте, дорогой друг, моего совета: выставляйте свои работы. Я замолвлю за вас слово… Тонкость линии, оригинальность компози­ции, удивительный колорит Ваших картин очаруют публику, и после выставки я Вам предвещаю сла­ву. Сжимаю обе Ваши руки в своих, мой дорогой Муха. Сара Бернар». Руководитель издательства Armand Colin даже настойчиво рекомендо­вал Мухе поменять имя или подпи­сываться его вторым крестным име­нем Мария.

Однако Альфонсом в том зна­чении, которое вложил в это имя Александр Дюма (сын), когда писал комедию «Мосье Альфонс», Муха никогда не был. Альфонс Мария Муха родился в маленьком чеш­ском городе Иванчице в семье мел­кого судебного чиновника. Всех достопримечательностей сейчас в Иванчице — бывшее здание суда, в котором работал отец Мухи и где в 2003 году устроили музей Альфонса Мухи, и церковь, в которой на одной из скамей сохранились вырезанные Мухой в детстве инициалы «А. М.» — видимо, Муха был не прочь похули­ганить. Обе постройки находятся на главной площади, и немного грустно смотрят друг на друга. Чувствуется грусть и в работах, которые Муха по­святил родному городу. Возможно, причина в том, что где-то здесь заро­дилась первая юношеская любовь, в память о которой Муха назвал свою дочь Ярославой…

Муха с детства хорошо рисовал и пытался поступить в Пражскую ака­демию, но безуспешно. После гимназии, за неимением лучшего, Муха работал писарем в родном городе, а когда по объявлению нашел работу помощника художника-декоратора в венском Рингтеатре, перебрался в Вену. В Вене по вечерам посещал курсы рисования, делал первые иллюстрации к народным песням. После того как театр сгорел, вынуж­ден был покинуть Вену и устроился в чешском городе Микулове — пи­сал портреты местной знати. Там он познакомился с человеком, не менее значительным в его судь­бе, чем Сара Бернар. Это был граф Куэн-Беласси. Граф стал меценатом Мухи — оплатил два года обучения в Мюнхенской академии художеств, в которой двадцатипятилетнего Муху определили сразу на третий курс. Граф продолжал поддерживать Муху и в Париже. Муха переехал в Париж в 1888 году и там продолжил свое образование. Многие в то вре­мя стремились в Париж — тогда это был центр нового искусства. Эйфель сконструировал 300-метровую баш­ню, проходила Всемирная выставка, художники ломали каноны и про­пагандировали свободу. Когда граф перестал присылать деньги, сослав­шись на ухудшение своего финансо­вого положения, Муха перебивался в основном мелкими заказами — иллюстрировал журналы, оформлял рекламные плакаты, визитные кар­точки, ресторанные меню, пока в его жизни не появилась Сара Бернар. Возможно, Муха достиг бы успеха и без Бернар, но кто знает….

За время шестилетнего сотрудни­чества между Сарой Бернар и Мухой возникли теплые приятельские от­ношения, о чем свидетельствует их переписка. А любовь? Околдовала ли Муху Сара Бернар так же, как и плеяды и череды многих других мужчин? Бернар вдохновляла поэтов и писателей, в нее влюблялись муж­чины голубых кровей. Оскар Уайльд поэтично называл ее «прекрасным созданием с голосом поющих звезд». Виктор Гюго подарил Бернар брил­лиант, символизировавший сле­зу, которою он не смог сдержать во время спектакля с ее участием. Сара Бернар не знала, кто был от­цом ее единственного сына, и, к не­годованию добропорядочных дам, называла его «плодом прекрасного недоразумения». О любовной связи Бернар с Мухой писали в газетах, но была ли это правда... В год их зна­комства Саре было пятьдесят лет, а Мухе — всего тридцать четыре. Сам Муха писал о Бернар: «…в свои пять­десят лет достигла своей истинной красоты, были ее обнаженные плечи и шея прекрасны». Но этим строкам предшествовали другие: «…на сце­не, при искусственном освещении и тщательном макияже…» Муха восхи­щался Бернар как актрисой и как кра­сивой женщиной, даже когда ей было за шестьдесят и когда его контракт с театром «Ренессанс» давно закончил­ся. Муха жил в Соединенных Штатах Америки, а Сара Бернар приезжала в свободную страну на гастроли. Они не раз встречались, и об этих встре­чах Муха непременно писал своей невесте Марии Хитиловой, в тех же письмах Муха уверял, что между ним и Бернар всегда были лишь приятель­ские отношения.

Оснований доверять Мухе гораз­до больше, чем газетным сплетням — слишком Муха был благороден, что­бы обманывать свою невесту. Более того, не нашлось ни одного письма, которое могло бы подтвердить их связь, хотя можно предположить, что часть корреспонденции могла быть утеряна, уничтожена. Сын Мухи Йиржи издал объемную книгу об отце, в которой Муха предстает аске­том до сорока трех лет — до встре­чи с его будущей женой. Создается впечатление, что единственной жен­щиной, которую Муха любил, была мать Йиржи — Мария Хитилова. С ней Муха познакомился в 1903 году, точнее, это сама Мария Хитилова устроила их встречу. Хитилова была чешкой, закончила среднюю художе­ственную школу в Праге и в двадцать один год уехала в Париж. За кров, стол и французский она жила в семье, помогала по хозяйству и заботилась о детях. Впервые Муху она увидела в пражском Национальном театре и по-девичьи влюбилась, хотя годилась Мухе в дочери — была младше его на двадцать два года. Попросила своего дядю, который был известным исто­риком искусств, рекомендовать ее Мухе как соотечественницу и начи­нающую художницу. К рекомендации дяди приложила свое письмо с прось­бой принять ее — «… в какой день и час я могла бы застать Вас дома…». Муха пригласил Марию в свое ате­лье, после чего очень скоро стал на­зывать Марушкой и писать нежные письма: «Мой ангел, как я благодарен тебе за твое письмо… В мою душу пришла весна, распустились цветы... Я так счастлив, что готов разрыдать­ся, петь, обнимать мир…».

В своих письмах Муха признавал­ся Марушке, что до нее был влюблен лишь однажды, в шестнадцать лет. Той девушке было пятнадцать, видимо, это ее звали Ярославой. Она умерла — туберкулез и тиф уноси­ли в конце девятнадцатого века не­мало жизней. Ее смерть для тонкой и чувствительной натуры Мухи стала трагедией. С той поры Муха, как сам пишет, «…всю свою горячую любовь обратил к родине и народу наше­му. Люблю их, как свою возлюблен­ную…». Выходит, что с шестнадцати до сорока трех лет Муха любил лишь родину… Но, тем не менее, женщины в его жизни были, с одной из них — француженкой Бертой де Лаланд — у Мухи была связь в течение семи лет. Марушке он о них пишет: «…чужие женщины для меня — мука, как я мечтал все годы изгнания о сердце чешском, о чешской девушке…».

Ко времени знакомства с Марией Хитиловой Мухой уже были созданы серии «Цветы», «Сезоны», «Искусство», «Время суток», «Драгоценные кам­ни», «Луна и звезды» и прочие инте­ресные литографии, которые пере­издавались в виде почтовых откры­ток, игральных карт и расходились мгновенно — все они изображали женщин. Муха много работал с моделями, которых приглашал в свою студию, рисовал и фотографировал их в роскошных драпировках или об­наженными. Фотографии моделей он снабжал комментариями — «краси­вые руки», «красивые бедра», «краси­вый профиль»… а потом из отобран­ных «частей» складывал картинку. Нередко во время рисования Муха закрывал лица девушек платком, чтобы их несовершенство не разру­шало идеальный придуманный им образ — образ умершей Ярославы? Образ родины?

После женитьбы на Марии Хитиловой в 1906 году Муха все меньше рисовал привычных зрителю полубогинь — по-видимому, реаль­ная жнщина заменила собой мираж и воспоминание. Муха приступил к созданию Славянской эпопеи, разра­ботал эскиз витража собора Святого Вита в Праге, написал много портре­тов жены, дочери Ярославы, сына Йиржи. Муха умер в 1939 году от пневмонии. Причиной болезни по­служили аресты и допросы — Прага то время была оккупирована немца­ми. Марушка оставалась с Мухой до его последнего вздоха. Пережила супруга на двадцать лет, пыталась писать о нем мемуары. Любовь, кото­рая была между Мухой и Хитиловой, по-чешски называют «láska jako trám» — то есть очень сильное чув­ство, дословный перевод: «любовь, как балка». Из письма Мухи: «…Как прекрасно и отрадно жить для кого-то, до тебя у меня была только одна святыня — наша родина, а сейчас я поставил алтарь и для тебя, дорогая, молюсь на вас обеих…». Способны ли на подобные слова мужчины двадцать первого века?..

Виктория Малышева