Рыцарь, Малыш и я — мама

Оставалось самое тяжелое — рассказать маме. Мне почему-то было очень стыдно, как будто я сделала что-то неприличное. Ну, отчасти оно ведь так и есть… Я все надеялась, что нам удастся как-нибудь снять квартирку, а уж потом все рассказать — будто бы все «законно», на нейтральной территории. Но поскольку из этого хитроумного плана ничего не получилось, признаваться пришлось дома, сидя на диване. Стыдно было еще и потому, что открылась я намного позже, чем узнала сама — сначала ждала, что, может, что-то с жильем получится, потому ангиной болела. Мама была, конечно, потрясена, но, кажется, она уже догадывалась. А я догадывалась, что она будет самой лучшей бабушкой.
Ангина моя затянулась и пугала меня безмерно — лекарств я старалась не пить и поэтому проболела три недели с лишним. А потом наступил токсикоз, с которым я не расставалась до последнего дня беременности. И это внесло множество корректив в мою жизнь, которой я была до поры до времени очень довольна. Просыпалась я с мыслью — успею ли я добежать до уборной или нет, а завтракать пыталась еще до того, как открою глаза (скорее, скорее, чем-нибудь закупорить желудок). Выходить в институт я стала не за 20 минут, а за 45, чтобы в случае чего всегда можно было выйти из транспорта и подышать воздухом. На метро я вообще перестала ездить — в целях безопасности оттуда убрали все урны. Да, о террористах они думают, а о несчастных беременных женщинах с постоянным токсикозом — ни капельки.
Наверное, именно это ужасное ощущение — все вокруг будто в тумане, а сам ты будто бы на корабле, от покачиваний которого тебя постоянно укачивает — и не дало мне в полной мере ощутить и понять, что же именно произошло в моей жизни. А, может, потому, что та часть моего мозга, которая не была занята постоянными мыслями о недомогании, была заполнена подготовками к свадьбе. Понимание пришло где-то в конце января, на пятом месяце, когда я в первый раз почувствовала удар маленькой пяточки. Или кулачочка — кто поймет…
Полностью я осознала свое положение в середине февраля, в Египте, куда мы отправились в свадебное путешествие. То ли малыш подрос, то ли ему просто нравилось, что я много плаваю, и ему это было приятно, но он активизировался, стал все чаще и чаще давать о себе знать. А если на мне была надета обтягивающая футболка, то можно было даже наблюдать его перемещения — слабенько, конечно, но уже было видно.
Бесконечная забота, безграничная нежность, неистощимое терпение и любовь моего (теперь уже можно говорить не стесняясь) молодого мужа сделала то, в чем я сомневалась — я влюбилась в него, влюбилась в собственного супруга, сильно и безнадежно. И это было не «любовью с первого взгляда», а чувством осмысленным и потому более глубоким и искренним.
И вот так-то, рядом с любимым человеком, я стала ожидать конца июня и появления на свет маленького человечка, который стал и желанными, и долгожданным.
Время шло, животик рос, рос и маленький человечек, о котором мы уже точно знали, что звать его будут Вовкой и никак иначе. Врачи подтвердили, что у нас мальчик, а на имени мы сошлись без малейших споров: во-первых, оно нам обоим очень нравилось, красивое и мужественное, во-вторых, оно славянское и встречается как в русском, так и в чешском языке. И к тому же, в семье мужа было принято старшего сына называть Владимиром: его отец Владимир, дед был Владимиром и прадед тоже. И хотя сам Войта — исключение, мы решили, что таким образом продолжим старую добрую традицию.
Из-за моих проблем со здоровьем с самого начала было решено делать кесарево сечение, поэтому дату появления на свет малыша мы знали заранее. С одной стороны, это успокаивало, с другой — казалось каким-то странным.
К доктору на осмотры я ходить не любила — нередко пропускала осмотр или даже два, за что на меня несчастный врач очень сердился. Но я была уверена, что поскольку я чувствовала себя хорошо (к легкому чувству дурноты я уже привыкла), то и малышу хорошо, а если что — я бы почувствовала. Еще меньше я любила ездить на генеральные осмотры в больницу — каждый раз еле ноги уносила, так как чувствовал себя как в клубе «для тех, кому за сорок». Большинство этих тетенек мне в мамы годились (правда, стоит признать, что и мама у меня очень молодая), но все равно я чувствовала себя неуютно, и каждый раз говорила маме, чтобы она ходила вместо меня — она бы там «влилась». А я чувствовала себя безнадежно чужой, слушая разговоры про их заботы о здоровье, как одна ходит на специальную гимнастику, вторая — на водную аэробику для беременных, третья ест только перепелиные яйца, а четвертая перед употреблением чистит фрукты и овощи щеточкой для мытья посуды (все эти темы — реальны, я не преувеличиваю). Ощущая, что тут кто-то явно не в себе, я шла улучшать настроение в МакДональдс. Или в кондитерскую.
День шел за днем, месяц за месяцем, я постепенно привыкала и к недомоганиям, и к тому, что в университете все предусмотрительные и относятся ко мне с пониманием (подчас мне казалось, что даже с излишним), а в транспорте мне уступают место. К тому, что пузо иногда спит, а иногда буянит, я тоже привыкла. И очень странна мне была мысль, что скоро этого всего не будет. Но в назначенный день и назначенный час мы пришли в больницу, с рюкзаком, набитым вещами (которые, кроме зубной щетки и расчески, мне так и не понадобились). Операцию пришлось делать под общим наркозом, поэтому с маленьким Вовой я познакомилась чуть ли не последней — после мужа и мамы. Вернее, бабушки, так как мама теперь я.
И опять, как это ни странно, к новой роли я привыкала несколько месяцев — поскольку первые два месяца Вовка только спал. И ел. Иногда. Когда я его будила и кормила. А иначе он так бы и проспал. А я все это время ничего не делала, только думала. Что же изменилось во мне? И с удивлением, если не ужасом, осознавала, что, кажется, ничего. Нет, конечно, я безумно, просто без меры, люблю этого маленького человечка, кроватка которого теперь стоит в моей комнате, а игрушки заполонили всю оставшуюся квартиру, я за него хоть в огонь, хоть в воду, хоть под поезд. А его улыбка (когда он начал улыбаться) — самое сладкое и чудесное явление в мире. Особенно, когда он улыбается именно мне, только мне, а я мысленно (а иногда и вслух) рассказываю ему, что он малыш, а я — его мама, и мы теперь друзья, и он — неделимая часть моей жизни.
Но в то же время у меня была, есть и будет еще и другая жизнь. И в этой жизни я ничуть не изменилась. Я все еще хочу ходить в кино, а вечером шататься по городу, сходить с ума с друзьями и подругами, пить вино, петь песни, в общем, жить и дышать полной грудью.
Значит ли это, что я недостаточно его люблю, раз не способна отдать ему всю себя без остатка? Или я просто еще слишком молода — даже в больнице мне сказали, что я в свои девятнадцать лет у них в этом году самая молодая мама. Может, женщины, моющие фрукты щеточками и занимающиеся гимнастикой — более ответственные мамы: не теряют направления к врачу, пеленки, соски и подгузники, может, они теперь существуют только для ребенка и живут только материнством?
Может, и так. Но зато я чувствую, что я смогу быть своему ребенку не только мамой, но и хорошим другом — между нами не такая возрастная разница, мне его интересы будут ближе и понятнее. А я его через несколько лет смогу взять с собой в Диснейленд, и это будет интересно нам обоим, мы оба получим от этого удовольствие, катаясь на аттракционах и поедая мороженое. Или яблоки (не чистя их при этом щеточкой с хлоркой).
И это — только начало!