Дурачина ты... Или NEDOVTIPNY? О чем это, Пушкин?

Замечательная переводчица Зденка Бергрова еще в начале 50-х годов прошлого века перевела сказку на чешский и великолепно передала ее ключевые моменты: рост запросов и жадность старухи, реакцию моря на события, мотив возвращения к «разбитому корыту».
Но национальные различия четко выявились в подборе слов для обозначения главных действующих лиц, а также в том, как они обращаются друг к другу. Ключевые лица сказки — это рыбак и его жена. Пушкин выбрал для них наименования старик и старуха («старик ловил неводом рыбу; старуха пряла свою пряжу»). В переводе главные герои названы dĕda и babka («dĕda lovil do síti ryby, babka si předla svou přizi»). Несмотря на то, что в чешском языке есть слова stařec и stařena, которые кажутся более близкими по звуковому облику и по значению к старику и старухе, Зденка Бергрова выбрала dĕda (старикан) и babka (старуха, бабушка), чтобы стилизовать свой перевод под русские народные сказки. И здесь невольно вспоминается знакомый с детства зачин: «Жили-были дед да баба». Пушкин уходит от этой устойчивой формулы и в первой же строчке решительно заявляет: «Жил старик со своей старухой». Интересно, что глагол жил здесь употребляется не во множественном, а в единственном числе и, соответственно, по своей форме относится только к старику; это наталкивает на мысль, что пушкинские герои изначально противопоставлены друг другу. З. Бергрова смягчает этот момент и оставляет более привычное начало: «Žyli byli děda se svou babkou». И даже по своему звучанию слова děda и babka более ласковые и не такие зловещие, как старик и старуха.
В чешском переводе наблюдается и более уважительное отношение чехов к институту семьи, к супружеству, что рельефно заметно ближе к концу сказки. После того, как получено новое корыто, у Пушкина читаем: «Еще пуще старуха бранится», тогда как в чешском переводе: «Ještě hůře však ho žena plísní», то есть у русского поэта Пушкина старуха действует сама по себе, для чешки же Бергровой даже бранящаяся героиня остается женой děda (ho žena). Сам старик, рассказывая золотой рыбке о гневе старухи, произносит: «Еще пуще старуха бранится», в противоположность этому в тексте на чешском языке видим: «Ještě hůř me plísní žena». И снова после желания старухи стать столбовою дворянкой рыбак восклицает: «Пуще прежнего старуха вздурилась», напротив: «Ještě více zhloupla moje žena». Děda у З. Бергровой относится к своей babce несколько иначе, чем старик к старухе: он ближе к своей супруге, иначе он не называл бы ее moje žena (женщина, жена, супруга). Прочтем также: «Опять моя старуха бунтует» и «Opět se mó žena bouři». Русскому старику на всем протяжении сказки и в голову не пришло назвать свою старуху женой.
Обратите внимание на еще один эпизод, в котором старуха выражает желание стать вольною царицей. На подобное заявление пушкинский старик реагирует очень эмоционально, употребляя просторечное обращения: «Что ты, баба, белены объелась?». Děda, наоборот, как будто взывает к разуму супруги: «Ženo, najedla ses blínu?». И даже тогда, когда старуха претендует на роль владычицы морской, для чешского деда она остается žena, хотя и prokleta: «Co mohu delat s prokletou ženou?», в русском оригинале речь о жене уже не идет: «Что мне делать с проклятою бабой?»
Рефреном в сказке звучит фраза: «Воротился старик ко старухе» / «Navrátil se děda ke sve babce». И снова děda возвращается именно к своей бабке, а старик просто к старухе, о которой у Пушкина не сказано, что она своя.
Помимо этого, различные по накалу и содержанию эмоции выражены и в том, как рыбак обращается к жене в образе дворянки и царевны. «Здравствуй, барыня, сударыня, дворянка» (ряд, в котором явно прослеживается ирония, за счет нагромождения однотипных обращений) / «Buď zdráva, vzácna, šlechtichká paní» (Будь здорова, дорогая, дворянская госпожа) — более официальное обращение, в котором нет и тени насмешки. Далее читаем: «Молвил: „Здравствуй, грозная царица!“» /«Buď zdráva, řekl, carevno mocna» (Будь здорова, сказал, царевна сильная, державная). Пушкин выбирает для царевны не совсем положительное определение (грозная), а в чешском переводе присутствует иной порядок слов и выбрано прилагательное, которое не содержит явной негативной оценки.
Характерно, что и babka относится к dedu не с такой нетерпимостью и яростью, как старуха к старику: «Hlupáku ty hloupý, nedovtipny»/ «Дурачина ты, простофиля». Cлово с ярко выраженной негативной окраской дурачина соотносится по своей эмоциональной составляющей с повтором Hlupáku ty hloupý, но просторечное простофиля (глуповатый, мало сообразительный человек, разиня) гораздо обиднее обращения nedovtipny (недогадливый). Аналогичны примеры: «Дурачина ты, прямой простофиля» / «Hlupáku ty hloupý, zaostaly» (Дурак ты глупый, отсталый); «Выпросил, простофиля, избу» / «Vyprosil si hlupák jenom domek».

Существуют небольшие расхождения и в самом образе старика у А. С. Пушкина и Зденки Бергровой. Старик у русского поэта предстает более обезличенным, униженным, покорным. Довольно часто читаем в тексте: «Вот пошел он к синему морю», напротив: «Šel tedy dĕda k modremu moři» (с показательным сохранением слова dĕda вместо он). Слуги царевны выгоняют старика со словами: «Впредь тебе, невежа, наука», напротив, в чешском переводе звучит более мягкое: «Jen na tebe, dĕdku, průpovidka». После совсем вздорных желаний старухи старик у Пушкина превращается в старичка, в чешском переводе он остается dĕda: «Старичок отправился к морю» / «Odebral se proto dĕda k moři».
Хотя сказки — это чистый вымысел, но именно в них ярче всего вырисовываются национальные характеры. «Сказка — ложь…», но эти простые и понятные каждому тексты намекают на суть и сущность. Некоторые цитаты из «Сказки о рыбаке и рыбке», приведенные выше, довольно красноречиво говорят о том, что даже в таком небольшом по объему тексте нашли отражение черты характера двух славянских народов. Чехи — нация спокойная, рассудительная, скромная, доброжелательная. Русские, напротив, эмоциональны, категоричны, вспыльчивы, разнохарактерны. Главные персонажи у Пушкина представлены контрастно: покорный старик на одном полюсе, а вздорная старуха — на совершенно ином. В чешском переводе этот контраст по возможности сглажен.