Сталкеры в атомной "зоне"

26 апреля 1986 года, примерно в 1.24 ночи, произошла крупнейшая техногенная катастрофа в истории человечества — взорвался реактор на четвертом энергоблоке Чернобыльской Атомной Электростанции (АЭС), на тот момент, одной из самых мощных в СССР. Заражены были огромные территории, принадлежащие нескольким государствам, десятки тысяч людей погибли вследствие лучевой болезни или радиоактивных ожогов, еще большее количество людей получили огромные дозы радиации.

Тридцатикилометровая зона вокруг АЭС была полностью эвакуирована, люди брали с собой только то, что могли унести в руках, бросая дома, вещи. До сих пор существует множество полуреальных легенд о причинах случившегося, вплоть до фантастических: авария была вызвана появившимся НЛО, произошла в результате диверсии западных спецслужб или из-за землетрясения. Официальное расследование заявило, что реактор не выдержал нагрузки при проводившихся в ту ночь плановых испытаниях. Крайних, как всегда, нашли — ими объявили директора станции и начальника смены, работавшей в ту ночь. Впоследствии они были осуждены, хотя достоверность расследования в нашем время все больше оспаривается, и, вероятно, истинные причины мы так никогда и не узнаем.

Что касается страшной аварии, то ее ликвидировали простые люди, так и прозванные ликвидаторами. Саму ликвидацию условно можно разделить на два этапа. На первом под руководством генерала Николая Антошкина (который, кстати, как я знаю, периодически бывает в Праге) с вертолетов в жерло развороченного реактора сбрасывались тонны смеси песка со свинцом и борной кислотой, чтобы потушить раскаленное радиоактивное топливо и прекратить выброс зараженного дыма.

В первые часы после катастрофы ничего не подозревающие пожарные из Припяти, впоследствии погибшие от лучевой болезни, заливали пылающий реактор водой. Эта вода просочилась вниз и скопилась под реактором, и если бы раскаленное топливо прожгло бетонные перекрытия и вступило в контакт с водой, то мог бы произойти новый, куда более мощный взрыв, способный уничтожить половину Европы. Поэтому из разных городов СССР срочно были вызваны шахтеры, которые на глубине двенадцати метров рыли тоннель непосредственно под разрушенный реактор, чтобы там можно было установить холодильную установку и остановить разрушение перекрытий. Установку эту, кстати, так и не запустили, решив ограничиться откачкой воды и залив пустоты бетоном.

После того, как пожар удалось немного затушить и уровень выброса снизился, началась вторая фаза операции — захоронение радиоактивных обломков и возведение железобетонного саркофага вокруг разрушенного реактора. Этой частью операции руководил генерал Николай Тараканов. Пожалуй, одним их самых драматичных эпизодов всей ликвидации была работа т.н. «биороботов» — советских солдат, проходивших срочную службу, а также призванных из запаса, которые очищали крышу соседнего, третьего, энергоблока от остатков «внутренностей» реактора. Радиационный фон у кусков графитовых стержней был астрономический — человеку нельзя было находиться там больше минуты, иначе он получил бы смертельную дозу. Поэтому сначала там работали роботы. Но через пару дней их микросхемы не выдерживали того гигантского излучения, и роботы выходили из строя. Тогда, как водится на Руси, в самое пекло отправили людей. Единственной защитой биороботов от смертельного излучения был тяжелый рентгеновский фартук, несколько свинцовых пластин, помещающихся на самые важные части тела, и несколько масок, чтобы не сжечь лицо и глаза. Один расчет состоял из двух солдат и офицера, которые выбегали на крышу и должны были находиться там не более сорока секунд. Потом звучала сирена, и им на смену выходил новый отряд биороботов. За один поход удавалось сбросить не более двух лопат мусора (кстати, в основном все, даже зашкаливающие куски графита, брали руками, потому что лопат просто не было; но об этом ниже). За участие в проделанной работе каждый биоробот получил премию в сто рублей (по сегодняшним временам — приблизительно сто долларов) и армейское удостоверение ликвидатора. Сколько из них в дальнейшем погибло, неизвестно, потому что статистика такая официально не велась.

Саркофаг был возведен в ноябре, и выброс в атмосферу опасного дыма почти полностью прекратился. Во всех документальных фильмах данной тематики — как в западных, так и в отечественных — ликвидация катастрофы показывается как четко спланированная и успешная операция. На самом деле, это не так. Уровень организации был невероятно низким, вплоть до того, что людям не выдавали лопат и элементарной защитной одежды (а подчас и просто одежды). Не говоря уже о том, что мало кто из простых ликвидаторов знал о смертельной опасности, которой их подвергают; напротив, их убеждали, что ничего страшного в этом нет.
Впрочем, слово непосредственному участнику тех событий.

Петр Гангнус сейчас работает программистом в Праге, женат, растит двух дочерей. В Чехию эмигрировал в 1996 году. На реактор его послали как раз в день его рождения — государство сделало «подарок». Когда Петр рассказывал, было видно, что тема эта очень волнует его и по сей день. Несмотря на то, что с момента катастрофы прошла почти четверть века.

— Чем вы занимались на момент аварии?

— Когда грянул Чернобыль, я как раз получал второе высшее на мехмате МГУ. Кстати, оттуда меня в дальнейшем выгнали «за непосещение» (работы на разрушенном реакторе и дальнейшего мотания по больницам для «уважительной» причины оказалось недостаточными). До этого у меня уже было одно образование, геодезическое, но никого это не волновало. Послали — и все тут.

— Почему отправили именно вас? Был ли какой-то принцип отбора?

— До сих пор этот вопрос мне самому не до конца понятен, могу только предполагать. По большей части, наверное, из-за плохих отношений с комсомолом. Хотя, когда спустя какое-то время после тех событий ко мне в руки попали списки отправленных туда людей из моего района, я обнаружил, что у всех них были нерусские фамилии.

— Вы оказались на ЧАЭС сразу после катастрофы?

— Не сразу. Катастрофа произошла 26 апреля, а меня отправили летом, в июле. Сначала выдали предписание явиться в воинскую часть в Киеве. По пути я познакомился с двумя ребятами из Казани, которых тоже отправили на реактор… Как добираться в Чернобыль, мы не знали и спросили у какой-то бабушки, а она запричитала: «Ой, за что таких молодых да посылают умирать!» Что называется, настроение подняла выше некуда, хотя я ее, конечно, не виню. Потом мы прибыли на место, нас разместили в школе, в ста километрах от ЧАЭС. Когда я в первый раз оказался возле разрушенного реактора, первое сравнение, которое пришло на ум, было с огромным убитым зверем, вокруг которого валялись его внутренности. Воронка была метров пятьдесят в диаметре, дым валил сильный. Страх, конечно, присутствовал, потому что, будучи человеком образованным, реальное положение вещей я прекрасно понимал. Потому и людей из своего отряда гонял, как маленьких детей, когда они пытались совершить какую-нибудь глупость, например, курить рядом с дышащим реактором. Вообще, глупостей там совершалось неимоверное количество и постоянно. Например, академик Велихов придумал бомбардировать разрушенный реактор ядрами свинца. И, когда их туда засыпали, большая часть просто плавилась и смешивалась с радиоактивной пылью. Таким образом, кроме радиации, люди получали еще и порции вредного металла. В то время все помещения поблизости постоянно дезинфицировали, но после этого «гениального» решения стерильных мест не осталось вообще. К счастью, потом нашелся один очень умный человек (не знаю его имени, к сожалению), который придумал заливать реактор обычным силикатным клеем. В результате часть радиоактивной пыли прибилась к земле, откуда потом ее уже было просто удалять.

— Где именно вы работали? В чем заключались ваши обязанности?

— Вначале я работал непосредственно на четвертом энергоблоке, ближе к концу службы перевели на КПП при въезде в «зону». Всего было шесть районов работ: два снаружи, машинный зал, бетонный завод и, когда уровень радиоактивности немного спал, появилась возможность работать непосредственно около реактора. Я работал как раз в шестом районе, на глубине 12 метров под самим реактором. Обязанности мои заключались в измерении уровней радиации, я был дозиметристом. Радиация ведь не похожа на давление воздуха, распределяется она неравномерно, и моя работа как раз заключалась в нахождении «фонящих» участков. Например, нужно из точки А попасть в точку Б. Напрямую идти нельзя, потому что «фонит», и я в буквальном смысле пошагово прокладываю путь. Как в «Сталкере». Строго по обозначенному маршруту, шаг влево, шаг вправо уже нельзя.
Одним из многочисленных проявлений идиотизма тогдашнего советского руководства было то, что по инструкции работать дозиметристам полагалось только в первую смену, а в остальные пусть люди крутятся, как хотят. Поэтому мы с напарником по личной инициативе выходили еще и в «неположенное» время. Один работавший там мужик рассказывал, что дозиметры были специально откалиброваны, чтобы показывать уровень в несколько раз меньше. После работы на реакторе меня перевели на КПП. Там мои обязанности заключались в измерении уровня радиации у выезжавших из «зоны» людей. По инструкции полагалось измерять только гамма-излучение. Но ради интереса я мерил еще и альфа (самое опасное), которое оседало на коже в виде пыли. Так вот, уровни альфа-излучения превышали армейские (т. е. для людей, работающих в эпицентре атомного взрыва) в несколько раз, а на одежде норму даже для БТРа. Кстати, в отчетности запрещалось записывать больше двух рентген. Когда я ездил в свободные от работы дни в Киев, местные таксисты сразу же осведомлялись, как дела на станции. Я рассказывал, мол, так-то и так, а когда приезжал через несколько дней, о положении вещей знало уже все местное население. Думаю, что и партийное начальство пользовалась этой «информационной сетью», иначе таксистов сразу бы взял за горло КГБ.
Часто доводилось удерживать рабочих от глупых и, в общем-то, смертельных действий. Например, надо убрать кучу радиоактивного мусора. А рабочие пытаются ее руками разгребать, чего делать нельзя категорически. Приходилось сооружать инструменты из того, что было, потому что ни лопат, ни багров не имелось (еще бы, вещи-то дефицитные!), для каждого назначать конкретное действие, выстраивая все это в единую операцию, чтобы хоть как-то снизить время облучения. Вообще, стоимость человеческой жизни в СССР была равна нулю. Поэтому отправить рабочих таскать радиоактивный мусор или посылать солдат сбрасывать с крыши куски графитовых стержней голыми руками — это всегда пожалуйста.

— То есть организована работа была неграмотно?

— Что вы! Неграмотно — это очень и очень мягко сказано. Скорее халатно, или даже преступно, потому что халатность подразумевает некую непреднамеренность. Ведь в то время государственная машина, в общем-то, уже не функционировала, и единственной вещью, поставленной, что называется, на уровне, была пропаганда. Приезжали из центра, из штабов, рассказывали, как здесь безопасно, что практически на курорте работаем: люди, мол, платят огромные деньги за прием радоновых ванн, а мы их тут бесплатно получаем. Постоянно приезжали всевозможные военные и гражданские комиссии, и рабочих заставляли ходить без «намордников» на глазах у проверяющих в подтверждение полной безопасности. Хотя по большей части работавшие там армейцы, как ни странно, вели себя прилично. Один полковник даже открыто предупреждал нас об опасности.
Другим интересным моментом было отсутствие, как я уже говорил, не только элементарных рабочих инструментов, но и обычной одежды. Работали мы в том, что сами доставали. Как правило, это был какой-то старый пиджак и потрепанные штаны. С обувью было веселее. На правую ногу, скажем, одевался правый ботинок размера эдак сорок третьего, а на левую тоже правый, но уже на пару размеров меньше.
Мы-то, дозиметристы, понимали, что к чему, поэтому каждый день меняли одежду и мылись под душем, вода в котором была только горячая, хотя нужно было пускать именно холодную для сужения пор. А большинство и этого не знало. Один раз мы голосовали на дороге, чтобы добраться к месту работ. Притормозил какой-то автобус, мы сели, и первый вопрос, который задали попутчикам, был: «Где моетесь, как часто переодеваетесь?». А они только подняли на нас недоуменный взгляд. Оказалось, они не знали, что одежду надо было постоянно менять, поэтому работали в одном и том же. Первым желанием, конечно, было остановить автобус и бежать от них подальше, но мы все-таки справились с собой и доехали.

— Как долго вы там пробыли?

— Приехал я туда в июле, а демобилизовали аж зимой, под Новый год. Вообще, с моим возвращением получилась целая история, и если бы не помощь мамы, то она, скорее всего, окончилась бы печально. Изначально нас хотели оставить там насовсем, пока не умрем. Видимо, чтобы не платить в дальнейшем пенсию и не тратить деньги на лечение. Сначала я писал письма в различные инстанции с просьбами разобраться. Даже генеральному прокурору в Киев письмо посылал. Естественно, никуда мои бумаги не дошли, потому что вся почта (сейчас мне это очевидно) перлюстрировалась. Потом моя мама через знакомых журналистов попала на прием к тогдашнему секретарю Министерства атомной промышленности СССР. И, надо сказать, кое-что он сделал. Он начал посылать запросы, чтобы мой призыв демобилизовали в запас, но запросы эти никак не могли попасть в нужные руки. Потом он стал звонить, чтобы связаться со мной напрямую, но имени моего назвать не мог. Наконец, после многочисленных попыток, он не выдержал и сказал, как меня зовут. На следующий день меня вызвали в Первый отдел, сразу подписали все бумаги и вывезли за сто первый километр. А вечером ко мне пришли четверо неизвестных и избили. Скорее всего, это были такие же работники, как и я, которым КГБ посулило за такую услугу скорый дембель.

— Как работа в Чернобыле отразилась на вашем здоровье?

— Прежде всего, конечно, пострадала нервная система. Несколько раз случалось так, что я шел по улице и ни с того ни с сего падал в обморок. Лежал в нескольких больницах, сначала лечил побои, потом последствия облучения. Знакомые, кто меня видел, думали, что не выживу. Кстати, на самом реакторе умирали в основном на дорогах, потому что движение было бешеное. Каждый день видел одну—две серьезные аварии. А от облучения умирали (и умирают) уже после, в больницах и дома. Когда курс лечения закончился, устроился на работу. Специально на полставки, чтобы много времени оставалось на занятия спортом. Сейчас все нормально. Иногда только ощущаю на коже радиоактивные пылинки, будто уколы от раскаленных иголок. Очень помогло то, что я не курю и не пью. Хотя многое, наверно, зависит от самого человека, от психофизических характеристик. Например, через пару лет после тех событий я встретил знакомого по институту, который тоже там был, и он мне стал рассказывать, как работал в Чернобыле. У него начались изменения в памяти.

— Вы часто вспоминаете о тех событиях?

— Часто. Но все-таки я не жалею, что оказался там. Думаю, мало кто может сказать, что своими действиями спас десятки жизней, рискуя при этом своей.

Спасибо Петру за откровенный разговор. Часто говорят, что атомная энергия намного дешевле других ее видов. Но правильно было бы считать так: количество киловатт-часов умножить на площадь отравленных территорий и погубленных жизней, и только тогда станет понятна ее реальная цена.