Бесы и атеисты

Жизнь в эмиграции, в чужой стране с иными традициями и культурой, наверное можно приравнять только к долгосрочной службе в армии. Многие привычные и само собой разумеющиеся вещи, здесь часто приходится добывать, образно говоря «с оружием в руках».

Но вот приедешь в Россию, в гости к маме, «снимешь амуницию», попьешь чаю, поговоришь о Париже, о Праге, да и возвращаться пора. Куда? Домой, в Чехию. Потому что понимаешь, что твой дом уже здесь, в этой чужой стране, где ты так боролся за свое существование.

И не только. Хотелось не просто существовать, но и творить. А это совсем не просто для русского художника. Ведь европейский рационализм жиждется на философии Шопенгауэра, этой житейской мудрости мещан. Удобной и приятной для европейца, но совсем не приспособленной для человека, воспитанного на литературе Достоевского и Толстого. Можно ли все это вместить в маленький, уютный мирок чешского бытия? Это как загнать бесов в бутылку. Попробуйте! Или прочитайте, что у нас получилось из разговора с актером и режиссером Александром Минаевым после премьеры его спектакля «Бесы» в театре Divadlo v Celetné.

Асташина: Саша, как зародилась идея постановки Достоевского в Чехии, на чешском, с чешскими актерами?

Минаев: Идея пришла не мне, идея пришла артистам. Петр Ленечка, Мартин Гофман, Марек Немец, Лукаш Юза сказали, что было бы хорошо что-то сделать для целой труппы из русской классики и предложили «Бесы». Это было довольно неожиданое предложение. За последние шесть лет, что мы не виделись, ребята очень выросли в актерском мастерстве. Было интересно попробовать.

Асташина: «Бесы» - тема очень русская, полная терзаний и драмы. Как работалось с этим материалом здесь?

Минаев: С самого начала не хотел, чтобы это было русофильство. Вечные темы, которые стоят перед человеком, это вера и неверие, добро и зло, внутренний конфликт с собой. Я на это делал акценты, пытаясь проникнуть в материал.

После того, как режиссер Владимир Моравек сделал целый цикл по Достоевскому: «Братья Карамазовы», «Ставрогин и дьявол», «Идиот», было очень трудно сказать что-то новое. Это были очень успешные спектакли. Я же, как режиссер, не хотел в театре каких-то революций, новых веяний, я этих целей не преследовал. Для меня главной была тема личности.

Асташина: На мой взгляд, чехам иногда трудно понять глубину русского характера. И тем более ее сыграть. Например, в постановках А. П. Чехова здесь, часто делается упор на темы скуки, неприкаянности, неспособности принять решение. Картины a´la rus…

Минаев: Поверхность или глубина - это очень спорные вопросы для тех людей, которые работают с этим материалом. Для меня было очень важно поговорить на эту тему с актерами, попытаться как можно больше их приблизить к вопросам, которые не всегда разрешимы и для русских людей. Я стремился знакомить актеров с философией Бердяева, Мережковского, Соловьева. Своим способом это им сильно помогло. Но с другой стороны, ставить Достоевского в чужой культурной среде - это тяжело. Слишком много вещей приходиться объяснять.

С людьми, которые живут в нынешнее время, в стране, где большинство людей атеисты, и где вера вообще не является основой жизни, очень тяжело говорить о каких-то душевных импульсах или душевных кувырках. Темные стороны нашего естества, которые должны заставлять искать путь к вере, здесь очень скрыты, потому что люди живут рационально и довольно стереотипно. На мой взгляд, это одна из форм зла.

Асташина: Согласна. Бесы - это та темная сторона, которую мы в себе скрываем. Это и забытое понятие греха, в которое входит чувство зависти, недовольства, злобы, чванства, гордыня. Все это рождает депрессивные состояния. Правда избавление от душевной тяжести идет рационально, с помощью личного психотерапевта. Раньше это было с помощью Божьей. Может быть, все-таки не закрываться от этого, не бояться, а прожить?

Минаев: Конечно. Я думаю, что актер - это особенная профессия, это душевный материал, который очень подвижен, эмоционален, легко поддается настроениям. Очень тяжело заставить актера постоянно удерживать, накапливать страдания, чтобы действие росло и набирало силу, как снежный ком. Здесь очень мало таких возможностей. Нет достаточного материала, когда ты с чем-то встречаешься воочию, когда зло преобретает форму. Все очень, очень скрыто. Но актеры доверились мне, дали мне свою веру и душу. Хотя, если спектакль делается всего три месяца, тяжело решить проблемы, которые длятся тысячелетия.

Асташина: Чехи так убежденно держатся за свой «клид», спокойствие. Что ты думаешь об экспрессии чешских актеров?

Минаев: Артисты прежде всего делают свои роли. Когда ты получаешь такую роль, как Кирилов, отец Тихон, Шатов, Ставрогин, то сама роль тебя каким-то образом продвигает очень сильно вперед, чтобы ты задавал себе какие-то вопросы.

Асташина: Все-таки в спокойном состоянии это играть невозможно, для игры нужно энергии в несколько раз больше…

Минаев: Совершено с вами согласен. Это же целый процесс, целая школа. Из поколения в поколение передаются секреты нашего мастерства. Невозможно приехать сюда и что-то навязывать. Я здесь уже довольно долго, особенно в этом театре и знаю этих ребят очень глубоко. Это мои друзья. Именно поэтому я отважился делать этот спектакль с ними. Я был уверен в их актерском потенциале. Может быть поэтому, увлекаясь каждым в отдельности, у меня не получилось направить спектакль в одно русло, чтобы это было одно целое. Получился хаос. Но именно так я себе представляю материал «Бесов».

Асташина: Рецензии на спектакль очень неооднозначны. Создалось впечатление, что оказалось всего как-бы много, не было меры.

Минаев: Не было формы. В хаосе не существует формы, тем более в хаотичной душе. Тело это сосуд, которому настроения бесов очень тяжело удержать. Это совершенно незнакомые для нормального человека переживания. Даже когда читаешь, не только играешь. Это страсть. Один из смертельных грехов. Это большие вещи, которые человека просто плющат и сегодня.

Поэтому я думаю, что некоторые скучают по Достоевскому, некоторым это нравиться, а некоторые не хотят на эту тему задумываться. Зачем? Почему? Для чего? Это глубокие вещи, которые требуют от человека так же глубины. Зачем думать о вечном, когда нужно что-то делать, как-то жить, платить счета и т.д. Очень тяжело в эту рациональную систему ценностей перенести нелогичный мир России.

Асташина: Как ты относишься к рецензиям, авторы которых твой спектакль «Бесы» не приняли?

Минаев: Это демократия. Конечно, это ранит. Сколько времени и сил ты отдаешь спектаклю, без оглядки. Не дай Бог кого-то обидеть, обмануть, нажиться. Но что же делать! Пытаюсь принять это, прислушаться к каким-то мнениям. Они-то это видят по-своему, принимают и реагируют.

Назвать это провалом я не могу, хотя бы из уважения к артистам, которые, на мой взгляд, прекрасно работали. Что касается моих режиссерских ошибок – что же, нужно учиться. Вообще, я рад, что что-то пишут. Пусть пишут.

Асташина: Значит ты не рассчитывал на коммерческий успех?

Минаев: Но в этом театре особенно никто не говорит о коммерции. Театр Kašpar за последние пять лет больше смотрел в сторону темных, скрытых сторон этой жизни. Их спектакли притягивают внимание, и в то же время не имеют коммерческого успеха. И потом, как на него можно рассчитывать, когда спектакль «Бесы» идет четыре часа. Это практически невозможно выдержать. У Владимира Моравка Достоевского играли полтора часа без антракта. Очень быстро, ясно, громко, выразительно, эффектно и т. д. Но процесс создания спектакля, который лишен сути, мне кажется, бессмысленен.

С другой стороны, когда увлекаешься подробностями, спектакль разростается, потом тебя обвиняют, что это уже давно никому не интересно, что это уже давно прошло, что мы уже ушли дальше.

Что ж, я согласен, Европа всегда указывала направление и ритм современного театра, но думаю, не всегда это может быть настоящий театр. Часто это театр без душевных затрат.

Асташина: У тебя есть спектакль о Есенине и Дункан Vertigo. Знают ли чешские студенты эти имена, да и имена других русских деятелей искусства?

Минаев: Над этим работали очень серьезные люди, чтобы стереть у молодых людей понятие русской культуры. Мне кажется, они своего добились. Но люди все равно ищут ответа. И они к нему придут, пусть позже, но будут задавать вопросы: «Почему нам это не рассказали и не показали? Почему мы об этом ничего не знали?». Тоже самое, можно сказать и о театральных школах России, где очень мало знают о каких-то направлениях в Европейском театре.

Асташина: В современной чешской культуре существует тенденция изображать русского человека карикатурно, как неполноценного.

Минаев: Скорее необъемно. Ну а зачем возиться, если проще сделать фигурку и показать. Что касается коммерческого направления, то конечно, очень выгодно делать трафареты, чтобы это имело легкую узнаваемость типажа, чувство собственного превосходства над другими и, значит, успех. Если хочешь делать что-то глубоко и объемно, пожалуйста - пиши свой сценарий, ищи деньги.

Асташина: Мне кажется, что русскому человеку здесь всегда чего-то не хватает.

Минаев: Не только здесь. Этого чего-то и в России не хватает. Это состояние особенное. Это желание о себе заявить на поприще родного театра, на родном языке. Оно тебя не опускает, поэтому бывают иногда серьезные конфликты внутри себя.

Асташина: Мне в Чехии нравится такая вещь. Когда нужно заработать денег в кино, особенно не нужно кривить душой, продаваться. Здесь все сглаженно, мягко, культурно. И, казалось бы, не нужно мучиться.

Минаев: Что значит продаться? Актерская профессия – это и есть продать себя. А как иначе? Кому-то повезет, одному из десяти тысяч, быть художником и говорить о высоком. А что остальным делать? Кто будет делать утренники, скакать зайцами, быть тамадой на свадьбах? Это ремесло, прежде всего. Меня этому учили, и я за это очень благодарен. А если есть такая возможность применить свой талант – пожалуйста, тебе же все знания передали.